Непонятая Алексиевич

Отличительная черта отечественной аналитической мысли – нежелание и неспособность замечать общество. 

Ограничусь одним примером. В конце прошлого года мне довелось принять участие в ток-шоу «Форум» на Белсате. На мою попытку связать угрозу, исходящую от так называемого «русского мира», с базовыми характеристиками российского и белорусского общества тут же последовала реплика: «А при чем тут общество? Все решают элиты».

Согласен. Все решают элиты. Решают – в том смысле, что принимают решения. Но есть два «но», две детали, в которых, как известно, любит прятаться дьявол. Во-первых, элиты не прилетают с Марса. Они – продукт общества. Французская элита – продукт французского общества, белорусская – белорусского и т. д. Во-вторых, принятые решения необходимо кому-то реализовывать. Тут без «дорогих миллионов», т. е. без общества, не обойтись.

В 2013 г. один известный политик в своем обращении к белорусскому народу и Национальному собранию 49 раз произнес слово «модернизация». При этом в силу только лично ему открывшихся обстоятельств он пришел к оптимистическому выводу о том, «что происходящая в настоящее время смена доминирующих технологических укладов открывает «окно возможностей» для успешного выхода на новую волну экономического роста». И что? Обещанная волна нас уже накрыла или необходимо еще немного подождать? И кто несет персональную ответственность за задержку – элита или общество?

Мой старый университетский приятель на днях прислал мне миниатюру Михаила Жванецкого «Государство и народ». Она написана в 80-е годы, но своей актуальности не потеряла. Основную идею миниатюры передает следующий фрагмент: «Мы отвернемся – они нас. Они отвернутся – мы их». В терминах настоящей статьи мы – это общество, они – элиты. 

Элиты, если кто-то успел забыть, все решают. Но стоит элитам отвернуться, как народ начинает «отвинчивать, откручивать и отламывать, озабоченно глядя при этом по сторонам». Жванецкий читает. Почтеннейшая публика смеется. Смеется над чем? Я полагаю, над национальной особенностью модернизационного потенциала общества и элиты.

«У нас, – поясняет российский социолог Симон Кордонский, – предельно динамичное и инновационное общество, хотя бы потому, что все его члены вынуждены непрерывно творить, уменьшая – для себя – последствия стремления государства к модернизациям. Инновационные налоговые схемы, нейтрализующие модернизационные усилия государства, например, возникают мгновенно, так же как и схемы «распила» бюджетов. Любые новации в этой области активная часть населения принимает на ура, совершенствуя их по мере необходимости».

Взаимоотношения элиты и общества по принципу «они нас, а мы их» американский экономист и социолог Карл Поланьи называл «редистрибутивными» (перераспределительными). Но прежде чем что-то перераспределять, это что-то необходимо собрать под одной крышей. Без мощной властной «вертикали» с этой задачей не справиться. А там, где «вертикаль», там социальные отношения автоматически выстраиваются по принципу правитель –подданные (они – мы).

Централизованное перераспределение ресурсов, естественно, не может быть добровольным и эквивалентным. Без силового принуждения тут не обойтись. Они, естественно, присваивают себе монопольное право на насилие. Против лома нет приема. Однако не все так безнадежно. Перечитайте цитату Кордонского. На силовое централизованное перераспределение ресурсов сверху низы отвечают инновациями в виде отвинчивания, откручивания и отламывания.

Вновь прибегну к помощи Жванецкого: «Государство все, что может, забирает у нас, мы – у государства. Оно родное, и мы родные. У него и у нас ничего вроде бы уже не осталось. Ну там военное кое-что… Антенну параболическую на дальнем Востоке, уникальную… Кто-то отвернул – и нет ее… По сараям, по парникам…».

Уникальных параболических антенн по сараям и парникам лично мне видеть не приходилось, но в садовом товариществе «Армеец» защитного цвета КУНГи (кузов унифицированный нулевого габарита) вдоль забора стояли стройными рядами. Был свой КУНГ и у моего отца. От прочих он отличался металлическими направляющими внутри. На мой вопрос о их назначении отец пояснил, что это рельсы, по которым вкатывается тележка с ядерной боеголовкой для тактической ракеты средней дальности.

В Беларуси – 60%, в России – 90%

Главный институт любой социальной системы – институт человека. Несмотря на то, что все мы принадлежим к одному биологическому виду homo sapiens, из этого факта не следует, что все мы принадлежим к одному социокультурному типу.

Самому распространенному социокультурному типу человека, обитающему на постсоветском пространстве, и посвятила свою нобелевскую лекцию Светлана Алексиевич. Социолог Юрий Левада назвал его «человеком советским», писательница – «красным человеком».

Ее основные выводы полностью совпадают с выводами социологов Левада-Центра: «»Красной» империи нет, а «красный» человек остался. Продолжается»; «Хотя мы живем теперь в разных странах (в Беларуси и России – Прим. С. Н.), но везде живет «красный» человек»; «Теперь я не уверена, что дописала историю «красного» человека…».

Работу по систематическому изучению «человека советского» российские социологи начали в 1989 г. Через 15 лет в своей публичной лекции на polit.ru Ю. Левада был вынужден признать, что первоначальная вера в возможность формирования нового человека в условиях новой (постсоветской) реальности оказалась наивной: «…Мы постоянно упираемся в незримую стенку – стенку режима, который был, стенку тогдашних традиций, и стенку, связанную с тогдашними людьми. Получалось, что уже как будто можно, а не идет. Можно будто бы быть свободным, все вокруг призывают к свободе, а свободы особой не получается. Получалась некоторая кооперативная блажь, первый приступ рынка со всеми своими смешными и любопытными сторонами. А вот нового человека, как существа сознательного и умного, не было видно (выделено С. Н.)».

По мнению Ю. Левады, освобожденный человек бросился назад «даже не к вчерашнему, а к позавчерашнему дню». Этот массовый бросок в прошлое и стал главным фактором, определившим исход первых (и последних) демократических президентских выборов в 1994 г.

На календаре 2016 г., но говорить о скором окончании истории «красного» человека не приходится. «Мы фиксируем некоторые колебания настроений, – подчеркивает директор левада-Центра Лев Гудков, – но это не изменение базовых структур в обществе. Основные институты – то, что составляет бессознательное в обществе, – меняются очень медленно. В очень большой степени мы воспроизводим структуры сознания не только советского, но и досоветского времени».

Концентрация «красного» человека в Беларуси никак не меньше 60%, а в России – около 90%. Примерно в такой пропорции в двух частях Союзного государства социологические опросы фиксируют положительную реакцию на аннексию Крыма в марте 2014 г.

Принцип взаимоотношений с государством «Мы отвернемся – они нас. Они отвернутся – мы их» вполне устраивает «красного» человека. Как уже отмечалось выше, дополнительную порцию масла к государственной пайке хлеба он обеспечивает за счет инновационной активности. Но эта активность, тут я вновь вынужден обратиться за помощью к Кордонскому, проявляется «не в технологических областях, а в ресурсном хозяйстве и статусных отношениях».

Кордонский дает нам ключ к пониманию минимального интереса «красного» человека к позитивному опыту реформ в Польше и странах Балтии. Все дело в специфике инновационной активности. В рыночной экономике она бесполезна. Как тут не вспомнить истории о выходцах из СССР, разбавлявших бензин на американских заправках.

«Красный» человек – опора белорусской модели, ее социальной и политической составляющей. Но опорой ее экономической составляющей он быть не в состоянии. Отношения с внешним миром за пределами Союзного государства выстраиваются на рыночных принципах. Все, что не способно конкурировать по соотношению цены и качества, внешний мир отвергает. Поэтому многолетние усилия по превращению Совета министров в одно большое министерство торговли к успеху так и не привели, даже в социально близких политических режимах (Венесуэла, Иран и т. п.).

* * *

Не обязательно быть пророком, чтобы предсказать рост спроса на реформы в наступившем году. Спрос рождает предложение, что и продемонстрировал Октябрьский экономический форум с участием топ-чиновников.

При всем богатстве выбора все предложения были направлены на реформирование государства, т. е. на управляющих, а не управляемых. Такую однобокость историк Владимир Булдаков называет взглядом «на реформу из «барского» социокультурного измерения». При этом он поясняет, что преобразование всякой сложноорганизованной системы с целью повышения удобств управления разрушает систему, а не совершенствует ее.

Ни один из кандидатов на роль белорусского Л. Бальцеровича ни в ходе Октябрьского экономического форума, ни до, ни после него так и не вспомнил о «красном» человеке, о главной деструктивной силе, способной заблокировать любые преобразования.