Слова и словари

Статья подготовлена в рамках дискуссии «Александр Грицанов и его дело»

Владимир Сергеевич Соловьев, замечательный русский философ и писатель, в конце XIX – начале XX века возглавлял философский отдел «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона» (ЭСБЕ), который до сих пор считается второй в мире энциклопедией после знаменитой «Британики». К этому просветительскому служению он был призван благодаря признаваемому многими авторитету интеллектуала, известности, широчайшей эрудиции и блестящему владению русским языком. В качестве редактора Соловьев написал более двухсот энциклопедических статей, которые относительно недавно были изданы в виде полного собрания, названного составителями «Философским словарем Владимира Соловьева» (Ростов Н/Д: Изд-во «Феникс», 1997. – 464 с.).

Как сказано в аннотации, практически все статьи Соловьева не утратили научной ценности по сей день, а краткость и ясность изложения делают их не имеющим себе равных источником для всех изучающих и интересующихся философией. В самом деле, это так. Допустим, кто-то начинает задумываться о том, зачем все и что будет после. И Соловьев предельно кратко объясняет, что «конечная причина – то, ради чего что-нибудь совершается; то же, что цель, одно из четырех первоначал в метафизике Аристотеля». Или взять для примера статью «идеология», которой в нашей стране профессионально занимаются сотни людей (получают за это денежное вознаграждение) и сотни тысяч изучают в школьных и вузовских программах. «Энциклопедист» посвятил ей всего семь строчек, хотя хватило бы одной: «Идеология – метафизическая философия, понимаемая как учение об идеях».

Время было такое, безыдейное, до марксовско-ленинское, не требующее от индивида ответа: ты за какое «учение», за наше «научное» или за лживое и враждебное нашему делу? Соловьев уточнял, что слово «идеология» в своем метафизическом качестве не сохранилось в философской терминологии. В последующее столетие очень много говорилось о значении идеологии, но она так и не приобрела философской фундаментальности. Недаром, например, белорусские власти, потратив много сил на создание своей собственной идеологии, признаются в провале этой затеи.

Хотя еще недавно едва ли не всякое старое или новое понятие легко становилось идеологическим. Например, классическая статья в «Кратком философском словаре» под редакцией М. Розенталя и П. Юдина 1954 года, считала кибернетику «реакционной лженаукой…которая является идеологическим оружием империалистической реакции, но и средством ее агрессивных военных планов». Сегодня эта сентенция комментируется исторически как свидетельство тогдашнего заказа власти на философствование. При иных заказах появлялись бы и иные «научные» интерпретации. Впрочем, Владимир Соловьев, оставаясь философом, не мог предвидеть появление великих вершителей философии, которые величайших мыслителей отнесли к категории младших своих гениальных предшественников. Мол, они только поставили величайшие задачи человечеству, а нас заставили их успешно решать. С этого момента философия теряет свое позитивное содержание, становится интеллектуальным развлечением, которое не должно отвлекать граждан от решения насущных проблем развивающегося по пути социализма-коммунизма общества.

В жизнь входит молодое поколение, которое диалектику учит «не по Гегелю». Оно вообще предпочитает жить «без метафизики», но от них постоянно требует подтверждения любви к своим вождям и веры в их мудрость. Владимир Соловьев, когда писал о «титанах», был свободен от подобных рекомендаций. Для него Гегель, Кант или Платон оставались обычными людьми, которым все человеческое было присуще. И слабости, и заблуждения, и сплетни о них. И почему-то было важным для автора «Брокгауза и Ефрона» написать, что «восторженные последователи философии Платона прозвали его божественным; некоторые современники смотрели на него как на старого болтуна; знаменитейший из его учеников, Аристотель, разъединившись с учителем, держался о нем среднего мнения». То же самое сегодня происходит на любой университетской кафедре.

Владимир Соловьев писал, что «Платон был гениальным философом-публицистом, и все его диалоги были сочинениями на случай, вызванный тем или другим обстоятельством его полемики с софистами и другими тогдашними деятелями», что «Платон не был отвлеченным теоретиком, и его произведения вызывались жизненными интересами». Поэтому не удивительно, что в мире сохраняется интерес к «платоническим» вопросам. В «Философском словаре» под редакцией И. Т. Фролова (5-е изд. – М.: Политиздат, 1987) содержится отсылка к Марксу, который считал учение Платона «утопией», но  было признано автором самой грандиозной, оформленной в систему утопией, которая была принята к исполнению. Но марксисты не могут простить Платону, что его утопия «и в настоящее время используется противниками материалистического мировоззрения».

В советских справочниках Гегель представлен объективным идеалистом, представителем немецкой классической идеологии, ценнейшим приобретением философии которого была диалектика. Ленин, читая Гегеля, отыскивал «зерно глубокой истины в мистической шелухе гегельянщины» и «вообще, старался читать Гегеля материалистически». Не сам придумал, поскольку читал Маркса и Энгельса, которые до него читали Гегеля. И соглашался, что Гегель есть поставленный на голову материализм, и если из него выкинуть «большей частью боженьку, абсолют, чистую идею etc.», то можно увидеть «канун» превращение объективного идеализма в материализм». Мол, с учетом «зачатков» материалистического понимания, можно считать, что Гегель всего ближе подошел к диалектическому материализму. Но лишь «гениально угадал диалектику вещей», диалектику объективного мира. А Ленин, почитав источник «по-новому», увидел то, чего не видел сам Гегель. Ленин же увидел и даже соединил воедино диалектику, логику и теорию познания. Большинство других читателей Гегеля смотрели на его философию «не по-ленински».

Владимир Соловьев отмечал, что Гегель «может быть назван философом по-преимуществу, ибо изо всех философов только для него одного философия была все. У других мыслителей она есть старание постигнуть смысл сущего; у Гегеля, напротив, само сущее старается стать философией, превратиться в чистое мышление. Прочие философы подчиняли свое умозрение независимому от него объекту; для одних этот объект был Бог, для других – природа. Для Гегеля, напротив, сам Бог был лишь философствующий ум, который только в совершенной философии достигает и своего собственного абсолютного совершенства; на природу же в ее эмпирических явлениях Гегель смотрел как на чешую, которую сбрасывает в своем движении змея абсолютной диалектики».

Завершая рассказ о философии Гегеля, Соловьев отмечал «внутреннее формальное достоинство этой философии, как системы, не подлежит сомнению так же, как и важность идей, внесенных ею в науку и общее сознание. Но при ее притязании на значение философии абсолютной и окончательной … этой проверки система Гегеля не выдержала и была осуждена тем беспощаднее, чем выше были ее притязания». Заметим, что марксизм (ленинизм), прочитавший «материалистически» Гегеля, по претенциозности намного превосходит его и еще больше разошелся с принципиальными выводами своей философской системы.

Впрочем, энциклопедический словарь адресован не столько, как сейчас говорят, профессионалам, сколько обычной образованной публики, которая «интересуется всем вообще», или отзывается на запросы текущей интеллектуальной моды, которая дает популярное знание и статусный уровень «культурному человеку». ЭСБЕ выходил в 1890-1907 гг. в двух вариантах – 41 том и два дополнительных и в полутомах – 82 и 4 дополнительных. Выпуск словаря по второму варианту оказался удачным маркетинговым ходом фирмы, которая сделала его более доступным по цене покупателю, благодаря чему тираж был доведен до рекордной (для того времени, как отмечают комментаторы) цифры – 130 тысяч экземпляров. Если же ее сравнить с современными тиражами такого рода литературы, то тираж ЭСБЕ можно называть огромным.

Издатели ЭСБЕ не выполняли «идеологического заказа» от власти, хотя подчинялись государственной цензуре, были свободны в выборе персоналий и тем, практиковали свободную манеру изложения. Не только в биографических статьях, многие из которых читаются как захватывающие рассказы, но в предметных (научных) статьях присутствовали элементы беллетристики. Объясняется это тем, что к работе привлекались виднейшие ученые, которые лучше всех знали предмет и могли лучше всех объяснить его природу. Поэтому редакторы не хотели и не могли стричь авторов под одну гребенку, сохраняя за каждым оригинальный стиль.

Проект был коммерческий: экономии ради редакция приглашала наделенных писательским даром студентов Петербургского университета, которые очень хорошо понимали, что изложение не должно угнетать читателя, чтобы по прочтению одной «чересчур серьезной» статьи, тот не отказывался от других. Поэтому отдельные «гуманитарные» статьи нельзя было считать объективно исчерпывающими, в той или иной биографии было больше от автора статьи, чем от его героя. Отбирая комментарии и свидетельства очевидцев, достоверные и не очень, авторы статей порой в тексте занимали их места.

Плохо, безусловно, но не безнадежно. Например, Владимир Соловьев в статье о Гегеле сообщал, что по окончании полного университетского курса, став кандидатом богословия, Гегель «получил аттестат, гласивший, что он молодой человек с хорошими способностями, но не отличается ни прилежанием, ни сведениями, весьма неискусен в слове и может быть назван идиотом в философии». С одной стороны – факт, но и подозрение, что иногда профессора не понимают, не знают и не могут рассмотреть будущего гения в обычном студенте. С другой стороны, поощрение читателю. Мол, если у Гегеля все получилось, то может и у меня получится.

После того как Ленин материалистически «перелицевал» Гегеля, новые философские словари были очищены от авторского субъективизма, а описываемые их герои много утратили в чисто человеческом смысле. Изменился метод философствования, установились шаблоны для написания и прочтения, изменился и стал унифицированным стиль. В этом смысле образцовым можно считать изданный в 1987 году в ГДР «Philosophenlexikon», над которым работали философы университете Фридриха-Шиллера в Иене.

В отличие от авторов советских словарей, авторы из ГДР тщательно работали с «первоисточниками» по «современной буржуазной философии», которые исключительно полно были изданы на немецком языке в ФРГ. В советских справочниках первоисточниками считались классики марксизма и документы КПСС. Авторы статей практически никогда не ссылались на оригинальные тексты, но можно предположить, что все-таки знали их. Видимо, знакомились с переводами на русский в «спецхране», допуск в который оформлялся специальным разрешением цензурного ведомства. Замечу, что «Лексикон» (4-е издание) был опубликован в 1987 году, за два года до крушения Берлинской стены, которая только зафиксировала факт крушения социалистической системы, задолго до которой интеллектуальным миром (на Западе и Востоке) подобно системе Гегеля был беспощадно осужден сам марксизм-ленинизм.

Авторы «Лексикона» не могли не понимать, что время философских дискуссий, в которых диалектические материалисты научились всегда побеждать (в отсутствие принципиальных оппонентов), ушло. Что пришло время социальной и политической революции, которой никто не может противостоять. Причем некогда запущенная идеологическая машина не может остановиться, работает. Она остается принципиальной в своей беспринципности. Все рушится, а авторы «Лексикона» утверждают, что в марксизме все «без перемен», он идет от победы к победе со своими «вечно живыми вождями» и их партиями. Разумеется, при такой исключительной организационной преданности единственной стоящей философской системе случаются накладки. В «Лексиконе» была размещена статья, посвященная академику Марку Митину, который всегда боролся за идеологическую чистоту диалектического материализма. Одна из его работ в приведенном тут же списке словарем называлась просто: «За материалистическую биологическую науку» (1949 год).

У читателя возникал вопрос: Не тот ли это Митин, который помогал Лысенко громить советских «вейсманистов-морганистов», идеалистов, виталистов и социальных дарвинистов? Он. То есть система работает надежно и не способна к переменам. Простенький факт, который все говорит о системе и смелости интеллектуалов в ней.

«Лексикон» — это гораздо серьезнее, чем ЭСБЕ. В общем, словари всякие нужны и всякие могут пригодиться. Например, «Краткий философский словарь» 1954 года стал классическим и тем знаменит, что отличается совершенным сочетанием содержания и формы. Исключи из словаря статью о «космополитизме», и сразу повисает в воздухе «пролетарский интернационализм». Сочиняй для него после новую опору и новый «скреп». Поэтому статья «космополитизм» сохраняется и в «Философском словаре» 1987 года (под редакцией И. Т. Фролова) как антитеза «интернационализму», а место «лженауки-кибернетики» занимает признаваемая везде «квантовое механика», над философскими проблемами которой плодотворно работают материалисты-диалектики. В этом же словаре впервые появляется статья о Владимира Соловьеве, авторе ЭСБЕ. Он представлен здесь как русский философ-идеалист и богослов, публицист и поэт, который, к слову, сегодня может и не понравится адептам «русского мира», поскольку его «свободная теократия», вероятно, могла явиться результатом объединения западной (католической) церкви и восточной (православной) церквей в рамках церковно-монархической государственности, как единство духовной и мирской власти первосвященника и царя. Соловьев даже считает, что царем должен быть русский. А первосвященник? Современные русские монархисты, утверждают, что и папа должен быть русским. Патриархом РПЦ!

В общем, энциклопедии и словари появляются на свет тогда, когда возникает общественная потребность в них. И живут они вместе с людьми, стареют вместе с ними, но никогда полностью не умирают, поскольку у новых поколений сохраняется интерес к прошлому, и приобретают новую актуальность, порожденную стремлением не то избежать повторения прошлых ошибок, не то взять свершение прошлого для утверждения в настоящем.