Николай Статкевич: «Если за тобой нет вины, то сидеть психологически легко»

После освобождения из тюрьмы Николай Статкевич дал интервью онлайн-изданию БЕЛРЫНОК. По его словам, в ближайшее время в его планах – поехать на море по первой попавшейся горящей путевке, чтобы «смыть морем эту тюремную ауру», а затем – создание новой оппозиционной коалиции, куда не войдут те, «кто принимает участие в этих позорных выборах».

– Как вы оцениваете сегодняшнюю ситуацию в Беларуси?

– Ситуация очень тяжелая. Если раньше власти фальсифицировали подсчет голосов, то теперь они фальсифицировали содержание бюллетеня на выборах. Выборов, считай, нет. В бюллетене не будет ни одного демократического кандидата.

Белорусское общество стало более запуганным, и я это почувствовал даже в маршрутке, когда ехал из могилевской тюрьмы в Минск. Я разговаривал в маршрутке на белорусском языке, и люди от меня шарахались. Но когда увидел, как много людей пришли меня встретить на вокзал и устроили такую теплую встречу, то понял, что часть общества все же не захватил этот страх. Вместе с другими оппозиционными политиками собираюсь максимально делегитимизировать предстоящие выборы, будем использовать для этого встречи с избирателями, которые по закону можно проводить во время избирательной кампании.

– Геополитическая ситуация в нашем регионе резко поменялась в связи с событиями в Украине. Как вы оцениваете новую реальность?

– Украинская ситуация воздействует на нашу очень значительно. Общество разделилось по украинскому вопросу. Люди, зомбированные российским телевидением, фанатично поддерживают Путина. К сожалению, сегодня, напуганные украинскими событиями, европейские чиновники пошли на контакт с Лукашенко. Этим они дали белорусскому гражданскому обществу сигнал о том, что все европейские идеалы свободы и демократии ничего не стоят. И это очень плохо для Беларуси, потому что изменить судьбу страны могут только сами белорусы, люди, которые верят в идеалы свободы и демократии. Они должны понимать, что эти идеалы вечные, и ради них стоит жертвовать в том числе и жизнью. А сегодня из Европы им подают сигнал, что это все обман, в действии realpolitik. Но я все же надеюсь на солидарность с белорусским гражданским обществом европейских политиков, многие из них не такие, как европейские бюрократы.

– В каких условиях вас содержали?

– Большую часть времени, кроме нескольких месяцев колонии, я провел в тюрьме, в одиночной камере. В колонии режим намного мягче и напоминает армию. Примерно тот же порядок, ходят строем, есть помещения для сна и отдыха. А тюрьма – это камерное содержание, что является намного более жестким режимом, чем колония. Там сидят или опасные преступники, или злостные нарушители режима. В тюрьме ты все время находишься в камере, заключенному положена одна часовая прогулка в день. Тюремный дворик, в который меня выводили на прогулку, был чуть больше камеры (а камера у меня была два на два метра), с бетонными стенами и решетками над головой. Там все сделано так, чтобы человек не увидел небо. Дневного света в камерах не хватает. Все время горит искусственное освещение. На окнах – не решетки, а так называемые «реснички», которые почти не пропускают свет. Моя камера находилась с северо-восточной стороны, и по четыре месяца в году солнце в нее вообще не попадало.

– Как кормят в тюрьме?

– Питание там бедное и однообразное. Оно хуже, чем положено заключенным по закону. Кормили в основном кашей. Там должны были давать какие-то овощи, но по полгода овощей не давали. Если в колонии можно получать много передач, и люди там в основном питаются продуктами с передач, то в тюрьме на строгом тюремном режиме, на котором я почти все время и находился, можно получить одну продовольственную бандероль в год весом два килограмма. Поначалу я был в тюрьме на общем режиме, там положена не бандероль, а передача, она по весу больше. Можно заказывать продукты из тюремного ларька. На этот заказ можно потратить около 10 долларов в год. Много на эти деньги не купишь, но берешь что-то, чтобы съесть вместе с тюремной едой, это действует больше психологически. Заказывал печенье, кофе и чай.

Кроме того, заключенному положена одна вещевая передача в год. Жена передавала мне одежду, белье. Выдают не всю передачу, так как количество вещей в камере строго регламентировано. Эту передачу передали мне прямо перед освобождением. И когда мне сказали: «С вещами на выход», я забрал эти вещи, сложил в сумку и пошел. Никто не сказал мне, что меня освобождают. Я подписывал какие-то бумаги, и вот мне дали расписаться за деньги, которые были в тюрьме на моем счете. И начали их выдавать наличными. А заключенному деньги не положены. Я спросил: «Меня что, освобождают?». Все боятся сказать. В конце концов один из работников тюрьмы зачитал мне указ Лукашенко.

– Вы вышли из тюрьмы несломленным. Все ожидали увидеть больного, ослабленного человека, но вы бодры и сильны, в курсе всех событий. Как вам это удалось?

– Сохранение здоровья в таких условиях зависит от самого человека. Я четыре раза в день все эти годы делал зарядку, ни разу за эти годы не «сачканул». Морально сидеть было очень легко. Когда понимаешь, что за тобой никакой вины нет, то психологически легко. Но вообще тюрьма – это медленное убийство. Большинство сидящих имеют физические и психологические проблемы. Много людей, как и я, сидят в «одиночках», потому что в любой момент может что-нибудь произойти в отношениях с такими людьми. Вначале меня посадили с таким неуравновешенным человеком, и я написал заявление на одиночное содержание.

Мне разрешили учить в тюрьме английский язык, записаться на дистанционные курсы «ЕШКО». Разрешили пользоваться плеером с заданиями и приносили учебники. Думаю, это было сделано специально. Когда я еще сидел в СИЗО КГБ, сокамерник, явно агент КГБ, спросил меня, почему я не эмигрирую. А я ответил: «Не знаю иностранных языков». И мне разрешили учить английский явно с прицелом, что я эмигрирую. Но, конечно, эмигрировать за границу я не собираюсь.

Я выписывал пять газет и два журнала. Я читал все, поэтому в курсе всего, что происходило на воле. Очень важны письма с воли. Потому что переписка – это такой эрзац разговора с человеком, а этого я в тюрьме был лишен. Написал письмо – как будто поговорил.

В камере у меня было только проводное радио, где транслировалась первая программа государственного радио. Конечно, это одна пропаганда, но я мог слушать чистый белорусский язык и не забывать его.

Ну и у меня хорошая наследственность. Моему отцу 92 года, он живет один и управляется по хозяйству. Я происхожу из шляхты, это отборные люди. В Беларуси шляхтой мог стать любой, кто имел мужество и силу пойти на войну. В Беларуси шляхта – это действительно более энергичная и психологически мощная часть народа. Я ощущаю, что этот генетический фактор работает.